Михаил Егорович заходил в эту блинную каждый четверг. Вот уже семь лет утро этого дня недели начиналось для него одинаково: умывался, брился, надевал отглаженную накануне рубашку и в девять часов выходил из дома. В хорошую погоду он прогуливался по парку, а в плохую заходил в библиотеку. Бродил между полками, перебирая корешки, вдыхал с детства знакомый запах хранилища сокровищ.
Ровно в одиннадцать открывал дверь пустой в это время блинной и садился за любимый столик. Ему нравилось это место, здесь казалось, что жизнь возвращалась. Зеленая изгородь, закрывающая столик от зала, охраняла хрупкий мир былого.
Официантки при его появлении включали любимую песню Михаила Егоровича. Под эту игривую песенку Эдуарда Хиля они и познакомились с Шурой. Песня о человеке, который вышел из дома и нашел счастье, их счастье. Жаль только, что оно закончилось семь лет назад после смерти Шуры.
Он всегда заказывал две порции блинов: со сметаной и со смородиновым вареньем, именно такие пекла его Шурочка по четвергам.
Он никак не мог понять этих ее традиций и злился на блинные четверги.
— Вот почему именно четверг, а если я захочу в пятницу или в воскресенье?
— Испеку, — соглашалась жена, размешивая тесто.
А какие это были блины – тонкие, кружевные, с золотистой корочкой. Она всегда вставала раньше, и когда он выходил на кухню, его ждали румяная стопка, от которой шел ароматный пар, большая чашка чая, фарфоровые креманки со сметаной и вареньем.
В последний год, когда Шура уже не вставала с постели, он пек блины сам. Конечно же, они не получались такими как у жены, но она хвалила и даже съедала один блинчик, хотя почти ничего не ела. Однажды она попросила его сесть рядом.
— Я не говорила тебе раньше, боялась, что подумаешь, что жена у тебя ненормальная. Понимаешь, все в нашей семье происходило по четвергам. В четверг умерла моя бабушка, она научила меня печь блины, — Шура замолчала, ей с трудом давался разговор.
— Не надо, помолчи.
— Мы с тобой тоже встретились в четверг, помнишь?
— Да, конечно, познакомились в библиотеке, а потом долго гуляли по городу, и повсюду звучала новая песня Хиля.
— «Человек из дома вышел».
— Да. Отдохни.
— Я книжку библиотечную потеряла тогда, — улыбнулась Шура. – Но нашла тебя…Четверг для меня особый день, это день, когда я могу услышать подсказки. А блины, я просто вспоминаю в этот день бабушку, вспоминаю нашу встречу, рождение дочки, она тоже родилась в четверг.
Это был их последний четверг, к вечеру Шуры не стало, а он уже семь лет ходит в блинную.
Зал заполнялся студентами, это было их время. Зазвучали другие песни, незнакомые. Михаил Егорович хотел уже идти домой, но услышал разговор за своей спиной. Похоже, девушка успокаивала своего парня:
— Мишка, ну это ненадолго, я должна ехать. А ты закончишь все дела и приедешь ко мне.
— Почему ты должна ехать, почему мы должны расставаться?
— Ты же знаешь, это не мое решение, так надо.
Михаил Егорович резко обернулся, но соседний столик был пуст. На дрожащих ногах мужчина выбрался на улицу, дошел до соседнего сквера и присел на скамейку. Мимо него шли мамы с колясками, подростки ехали на своих самокатах, куда-то спешили студенты. К нему подошла девочка лет пяти. Остановилась напротив, достала из кармашка свернутый лист бумаги, на котором был нарисован улыбающийся человечек, и протянула Михаилу Егоровичу.
— Это тебе, подарок, чтобы был радостным.
— Шурочка, Шурочка, — к ним спешила женщина средних лет. – Зачем пристаешь к дедушке?
— Что вы, она мне подарок подарила, — показал мужчина.
— Вы уж простите, странная она.
— Что же вы так о дочке?
— Дочке? Нет, я ее няня. А девочка и правда, странная, как в парке гуляем, так обязательно от меня убежит. А еще каракули свои всем раздаривает.
— Спасибо тебе, Шурочка, — сказал Михаил Егорович.
— Надо быть радостным, — сказала девочка и побежала по дорожке.