Нянечка

Никто уже не мог точно сказать, когда к санитарке Тамаре Михайловне Галушкиной прицепилось незамысловатое и доброе «нянечка». Она работала в детском отделении поселковой больницы уже тридцать лет, и все эти годы она в сво�� адрес слышала только это слово. Казалось, обращение «нянечка» срослось с невысокой немного полноватой женщиной в белой косыночке, с лица которой никогда не сходила улыбка. Никто не звал Тамару Михайловну по имени-отчеству, даже врачи и мед.сестры в случае надобности говорили:

— Надо бы Нянечку попросить перестелить кровать, потому что Дашу мы переводим на освободившееся место в крайнюю палату.

Или:

— Не забыть напомнить Нянечке, что у Александрова диетический стол, без соли.

А маленькие пациенты то и дело поступали, какое-то время проводили в отделении, потом выписывались. И передавали вновь поступившим привычное «нянечка», поэтому никому бы и в голову не пришло называть Тамару Михайловну как-то по-другому.

— Нянечка! – слышался из шестой палаты тихий голос, – а водички можно попить?

— Нянечка, — жалобно раздавалось уже в коридоре, — а помоги Петьке до палаты дойти, он тут с костылями совсем запутался. Не умеет он с ними ещё ходить, того и гляди грохнется.

— Нянечка… — хныкал кто-то из младших, — посиди со мной. Мне страшно.

— И со мной!

— И со мной!

— И со мной тоже! – тот час доносилось из нескольких мест сразу.

И она приносила воду, помогала незадачливому футболисту, очутившемуся в больнице после травмы, правильно поставить костыли так, чтобы он не падал, читала ребятне на ночь сказки и рассказывала истории небылицы, которые хранила в памяти.

Сколько ей было лет? Теперь уже много. Годы не щадят человека, незаметно состарилась и «нянечка». И вот уже привычно произносимое слово стало подходить ей как нельзя лучше: пучок седых волос, чуть шаркающая походка и по-матерински светлая улыбка – в этом санитарка Тамара Михайловна Галушкина была вся.

— Нэнэ, — плакал маленький Айдын, размазывая по щекам слезы и при этом показывал на больную руку, запечатанную в гипс, — нэнэ, элим агрыйыр*.

Тамара Михайловна вытирала Айдыну лицо и прижимала его голову к себе:

— Потерпи, маленький. Маму твою сюда не пустят. Недельку побудь здесь, чуть-чуть ручка твоя подживет, а дома потом долечишься.

Айдын поднимал на неё тёмные глаза и что-то грустно говорил на своем языке, то и дело повторяя «нэнэ».

— Да, да, малыш, ‒ соглашалась Тамара Михайловна, целуя его в шелковистые волосы на макушке, — наберись терпения, мой золотой. Придет вечер, я буду немного посвободнее – и тогда расскажу тебе историю про храброго зайку и трусливого волка. А пока держи-ка вот, — и она протягивала мальчику карамельку в ярком фантике.

Она не имела никакого понятия, что «нэнэ» означало совсем не «нянечка», а «бабушка». Мальчуган, который и на своём родном языке научился говорить не так давно, просто повторял это слово, потому что Тамару Михайловну все называли так, а русское «няня» так было похоже на восточное «нэнэ». Правда, маленький Айдын не очень ошибался: теперь, когда Тамаре Михайловне шёл уже шестьдесят седьмой год, слово «нэнэ» подходило ей и по возрасту, и по статусу. Но её дети давно уже выросли и разъехались по большим городам, поэтому внуков она видела очень редко. Звонками и письмами её тоже не баловали, вот она и отдавала всю себя совершенно чужим ребятишкам, которые тянулись к ней, как едва-едва пробившиеся из-под земли первые цветы тянутся бутонами к солнцу. И ей было совсем не важно, как маленькие пациенты из детского хирургического называли её – «нянечка» или «нэнэ». Таких маленьких Айдынов в её жизни насчитывался уже не один десяток…

Тамара Михайловна относилась к той категории людей, которые никогда не жалуются и никогда не сетуют на свою жизнь. Трудовая деятельность девушки, которая появилась на свет в голодном сорок седьмом, началась сразу, как только она окончила девять классов. Учиться ей было некогда, потому что она была старшей из пятерых детей. Все, кроме Тамары Михайловны, получили хорошее образование, и только она одна на всю жизнь так и осталась с неполным средним.

Довелось ей поработать и в подсобке машинно-тракторного хозяйства, и помощником счетовода, и мойщицей посуды в школьной столовой. Всё это был, если выразиться языком трудового кодекса, «неквалифицированный труд». Вот только где она, с девятью классами образования, могла обзавестись хотя бы мало-мальской квалификацией?

А как новая больница в их большом поселке открылась – она и пошла санитаркой подработать на время летних каникул. Думала, что идёт на время, оказалось – навсегда!

Привыкла Тамара Михайловна к тому, что её постоянно окружали девчонки да мальчишки. Правда, в школе ей было немного некомфортно, потому что постоянный детский гомон, шум, крики, смех – всё это вызывало у работницы столовой головную боль. Небольшую. На которую она поначалу даже не обращала внимания: «Поболит – перестанет!» По её меркам по-другому быть просто не могло, ведь голова не могла болеть постоянно. Она и увольняться не планировала – куда ей было увольняться, когда у неё уже двое детей было? Муж, с которым она в законном браке состояла, тоже был. Поначалу Петр вроде относился к ней хорошо, не бил подобно другим деревенским мужикам, но – вот незадача! – пил сильно. Полбеды, что пьяный где стоял, там падал и засыпал, но деньги на водку да самогон уходили из семьи приличные. Тамара сносила его выкрутасы долго, всё жалела да неизвестно, на что надеялась. На работе её супруга уже не столько ценили, сколько терпели. Выгонять не выгоняли, но на нижеоплачиваемую работу перевели. Вот только когда он, кроме своих кровно заработанных, начал требовать деньги на алкоголь у жены, да ещё непристойными словами домочадцев обзывать – тут Тамара не выдержала. Стал Петр в очередной раз бузотерить да выражаться – встала в прихожей и на дверь указала: «Вот тебе Бог – а вон порог!» Тут на её счастье подросшие сыновья за мать заступились: «Или живи по-человечески, или уходи от нас». Он и выбрал второй вариант. Ушёл к такой же спивающейся бабенке, которая где-то за окраиной их посёлка проживала. Так Тамара и осталась: вроде как замужняя женщина, но без второй половины.

Сперва не могла понять, что лучше: жить с не просыхающим от постоянных возлияний законным супругом своим, или же вдали от него, зато в спокойствии да тишине, а потом думать об этом перестала. Да и не было у неё времени в пустопорожние думки пускаться – детям школу надо было заканчивать. В больнице за суточные дежурства платили больше, чем в школьной столовой. Везде Тамара Ивановна успевала: и кровати заправить, и полы протереть, и обеды-ужины раздать, и слова добрые каждому сказать. Даже сама не заметила, как привыкла к маленьким пациентам детской хирургии. Когда свои дети оперились, да из материнского гнезда выпорхнули – она чужим свою любовь и нежность продолжала дарить.

Приходила на работу – они к ней стайкой летели, кто ходить мог. А кто после операции или в гипсе в палате лежал – те, не успевали увидеть её, как прямо с кроватей сразу звали: «Нянечка!»

Нянечка…

*«Бабушка, у меня рука болит» (азерб.)

В третье воскресенье июня отмечается День медицинского работника