Бетонная платформа дачной остановки обдавала жаром раскаленной печи, но бывалые дачницы, казалось, не замечали – расселись по краю, отгородившись ведрами с первым урожаем. Повсюду слышались сетования на ��асуху, невозможное пекло, вредителей – привычные разговоры уставших городских земледельцев.
Фото: pixabay.com
— Пойдем в тенек, — уговаривала Митьку Ната, - не могу, сейчас мозг расплавится. И как они сидят?
— Они десятилетиями закалялись, — усмехнулся Митька, спрыгивая с бетона в пряную июльскую траву и протягивая руку девушке.
На старенькую дачу они приехали по просьбе Митькиной матери, женщина заболела и уже неделю не выходила из дома. Сам же Митька дачу не любил, ездил сюда еще в детстве вместе с молодыми родителями, но с тех пор многое изменилось. Из семьи ушел отец, а мать стала настоящей фанаткой дачной жизни — при любом случае уезжала из пыльного города и приезжала только по необходимости. С тех пор, как ушла на пенсию, она возвращалась в квартиру лишь на несколько холодных месяцев, а в летний сезон не просто выращивала, но и что-то постоянно запасала. Балкон был заставлен банками со всевозможными консервами.
— Зачем вам столько? — удивилась Ната, когда впервые попала к нему домой.
— Мама, — пожал плечами Митька. Ему было стыдно за рано постаревшую мать, за эти пыльные банки, которые никто не трогает годами.
— Ой, а это что, лечо, можно я открою баночку? – вдруг спросила девушка.
И вот сейчас, нагруженные огурцами, «а то перезреют, желтые-то не бери», с какими-то пучками трав, это уже Натка бегала по грядкам, они ждали вечернюю электричку.
— Смотри, какая странная старушка, — почему-то зашептала девушка.
— А что в ней странного?
— Не знаю, странная и все.
А ведь и правда — он сразу понял, о ком говорила Натка. Старушка, одетая в теплую пыльную юбку, в растянутую шерстяную кофту, медленно брела по платформе, с ведром, прикрытым какой-то тряпицей. Она часто останавливалась, заговаривала с дачниками и стояла, будто ждала от них чего-то. Некоторые отворачивались, но большинство лезли в свои ведра и рюкзаки и доставали оттуда плоды первого урожая и передавали старушке.
— Обычная нищенка, — Митька отвернулся.
— Нет, она необычная. Пойдем, — Натка легко запрыгнула на платформу, что было делать Митьке? Они обошли старушку и встали неподалеку, прислушиваясь. «Нищенка» брела по перрону, словно не замечая людей.
— У нее жуткий взгляд, смотри какие глаза белесые, — шептала Натка.
Действительно, было в старушке что-то жутковатое. Останавливалась внезапно, словно натыкаясь на невидимую преграду, переводила взгляд на тех, кто оказывался рядом, подходила и заговаривала с ними:
— Огурцы-то у меня в этом году во какие! – Старушка рылась в ведре, доставала какой-то огурчик, только что подаренный ей. – А помидоры, да ты глянь. А у тебя?
В ответ дачницы лезли в сумки и протягивали огурцы, капусту, зелень.
«Нищенка» стояла какое-то время рядом, а потом опять продолжала путь по платформе. Митька и Ната перебегали вперед, чтобы не выпустить ее из виду.
— Смотри, что случилось? — Натка скорее почувствовала, чем увидела. Лицо старушки сморщилось, словно та хотела заплакать, а потом внезапно растянулось в улыбке, и она засмеялась каким-то мелким, шуршащим смехом. И вслед за смехом оживало скованное тело, словно бабушка молодела на глазах. Она поворачивалась к очередной группе ожидающих электричку и начинала говорить о том, что ей обязательно надо в город, что там ждут ее муж, дети.
— Ой, какой он у меня, девочки, — говорила она пенсионеркам, — а уж любит меня, так любит…
На перроне зашевелились, вдалеке показался поезд, и на время Митька и Ната потеряли старушку из виду. Та оказалась рядом, когда они уже садились в вагон.
— Давайте я помогу, — Митька потянулся, чтобы подсадить бабушку в вагон, но та посмотрела зло и заторопилась прочь, вдоль по перрону.
— Странная какая, зачем электричку ждала? — выдохнул Митька в набитом тамбуре, пройти в вагон было невозможно.
— Это о Самсоновой? – спросила женщина, пытающаяся пристроить свой рюкзак на чьи-то ноги. – Новенькие что ли? У нас все ее знают, живет на дачах и зимой, и летом, ненормальная она.
— Так мы это поняли, — сказала Ната, — а она одна живет?
— Одна, в сараюшке на восьмой линии, дача-то сгорела.
— Да сама, поди, подожгла, — вмешался мужчина, — Самсонова и раньше немного странная была, а уж как мужа и сына схоронила, совсем тронулась.
— А что с ними случилось?
— На машине, вроде, разбились.
— И никого не осталось?
— Никого, — уверенно сказал мужчина.
— Как это, а старший сын, только его давно не видели, может, уехал куда.
— Как же она выживает? — не унималась, Ната.
— Так ходит по перрону, люди ей дают всякое, сама-то она уже не сажает, а что посадит, тут пропалывает, не успевает проклюнуться. Да бросьте, лучше посмотрите, не освободилось ли местечко в вагоне.
— Нет, — Митя повернул голову к стеклянной двери. – Так все же, как она выживает зимой?
— Что пристали, — не выдержала женщина. – Спрашивают, спрашивают, откуда я знаю, что и как, разве из ее разговоров понять можно?
— А о чем она говорит?
Но женщина не ответила.
— Давай съездим туда на следующие выходные, — тихо попросила Ната, когда они вышли из электрички. – Хочу знать, о чем говорит старушка.